Книга Убойная линия. Крутые меры - Илья Бушмин

– Твою мать, а поподробнее можно?

Паяльник снова задумался.

– Я его частенько с Кастетом видел.

– Он носил кастет?

– Не, не. Кастет – погоняло. Это чел с нашего района. Гопник обычный, че. Зовут его Игнат вроде. А фамилия – хэ зэ.

Так и запишем, подумал я. И записал.

– Проверю. Что еще? Чем вообще Фролов занимался? Он работал где-нибудь? Или дела какие-нибудь мутил? Хоть что-то вспомни.

Паяльник вздохнул.

– Ну… Вроде, в одном пивном магазине подрабатывал одно время. На Просторной.

Для человека, к которому Фролов прибежал в трудную для себя минуту, Паяльник возмутительно мало знал. И это мне нисколько не помогало. Но хоть что-то – лучше, чем вообще ничего. Как минимум две наводки у меня уже были.

Пока я терзал расспросами своего невезучего информатора, Мельник – тот тоже чувствовал себя крайне невезучим и точил на меня зуб за то, что я повесил на себя и на него эту историю с убийством Гомонова – пытал счастья в другом месте. Он отправился поговорить с вдовой. В шикарной квартире убитого Мельник чувствовал себя неуютно, а потому постоянно ерзал и покашливал. Гомонова же то и дело отвлекалась на бесконечные телефонные звонки. Вот и сейчас она тихо говорила в трубку:

– Я пока не знаю, когда похороны. Мне тело не отдали. Вскрытие нужно делать, сами понимаете, и… Да. Как узнаю, я сообщу детали. И спасибо еще раз. – отложив телефон в сторону, Гомонова извиняюще улыбнулась: – Постоянные звонки. Приходится заниматься похоронами. А мне даже не могут выдать тело моего мужа.

– Кхм. Понимаю. Так что насчет бизнеса, Мария Сергеевна? Были у вашего мужа проблемы?

Вдове было чуть за 30. Породистая и чертовски красивая. Стройная, с высокой грудью. По этому поводу Мельник, как ценитель женской красоты, чувствовал себя еще более неуютно.

– Нет проблем только у того, кто ничего не делает, сами понимаете. Но ничего серьезного у Артема не случалось, я бы знала. Так, обычные рабочие вопросы.

– Кхм. А он, простите, кхм, вам все рассказывал?

– Мы пять лет в браке. А вы как думаете?

Пять лет. Когда она выскочила за Гомонова ей было 25. Мельник попытался представить ее еще более молодой и красивой. Смутился, поерзал, покашлял.

– Всякое, кхм, бывает. Знаете, кхм, нам нужно составить круг друзей и знакомых вашего, кхм, мужа. Чтобы было от чего отталкиваться в работе. Вы же сможете их назвать?

Гомонова повертела обручальное кольцо.

– У Артема было много знакомых. Он публичный человек, довольно крупный бизнесмен… Но друзей только двое. Кеша Федоров и Саша Бондаренко. Они еще в школе вместе учились. Всю жизнь помогали друг другу.

– Их адреса-телефоны у вас есть?

Что касается меня, то у вашего покорного слуги был еще один козырь в рукаве. А именно – Сурик. Он был первым, кто сообщил о Фролове. Сурика уже перевели в следственный изолятор, который был на другом конце города, поэтому туда я прибыл уже ближе к вечеру. И не с пустыми руками. Когда Сурика завели в камеру для допросов, я вручил ему пакет.

– Передачка. Как и обещал. Заварка и все такое.

Сурик сдержанно кивнул.

– Сурик, тут такое дело… Помнишь, ты мне про Генку Фролова рассказывал? Его убили.

Сурик нахмурился, и я уточнил:

– Не успел ничего сделать. Хотел, но не успел. Его пристрелили. Пришли к нему домой и пустили пулю в голову.

Сурик помолчал и снова кивнул. Какой он, оказывается, неразговорчивый, когда трезвый. А в ночь после задержания чуть ли не душу мне наизнанку выворачивал.

– Ты что-нибудь знаешь о Генке? Кто мог его на мокруху подписать, он говорил? – Сурик лишь молча покачал головой. – Так… Хреново. Ну, а с кем он общался? Чем вообще занимался? Чем жил?

Сурик закурил, после чего, наконец, соизволил заговорить:

– Он иногда бывал в пивнухе. В той самой, где ты меня принял. Иногда бухал с разной местной швалью.

– Например?

– Шнобель.

– Шнобель?

– Он на условке за наркоту сейчас, вроде. – Сурик пододвинул к себе пакет и поднял на меня безразличный взгляд: – Я ж тебе говорил уже, начальник. Генка обычный гопник. Лоховатый, хоть и хорохорился и пальцы гнул. А то, что порешили его… Ну, жалко. Но бог не фраер, начальник, понимаешь?

Вот так вот. Два дня в изоляторе – и все зоновские привычки вернулись. Теперь это был другой человек. Не тот, который плакался, вспоминая свою Вальку. Тот Сурик куда-то исчез, уступив место другому Сурику – матерому зеку.

Конец дня я встретил в небольшом баре, где мы с Мельником иногда пропускали по кружке-другой после тяжелого трудового дня. После первой же я захмелел и решил поделиться с приятелем тем, что у меня на душе.

– На Паяльника смотреть жалко. Что я ему теперь скажу? Ему арест подписали. Все уже решили. Идти против системы? Я сам система, б… дь. Перегавкаюсь со всеми, окончательно настрою против себя все начальство, а Паяльника не спасу. Твою мать. Хреново все это, Дим.

Мельник молчал. Я покосился на него, уверенный, что тот размышляет над несправедливостью мира и выдаст сейчас что-нибудь, чтобы показать, что мы в одной, так сказать, струе. И что вы думаете? Ничего подобного. Мельник таращился на грудастую девицу с глубоким вырезом, которая сидела за барной стойкой и строила Мельнику глазки в ответ.

– Ух, какая. Зацени.

– Дима, ты плохой человек.

– Что? Почему?

– Забудь.

Мельник допил пиво. Нахмурился, вспоминая, о чем я говорил. Когда вспомнил кивнул и выдал – прям высек в граните:

– Вертишься в криминале – будь готов сесть. Это жизнь. И хватит о работе, Макс. Задрал со своей работой. Дай человеку расслабиться.

И снова повернулся, чтобы томно взирать на девицу. Та стрельнула ему глазками. Мельник поднял пустую кружку и салютовал девице. Последняя улыбнулась и отвернулась.

– Кстати, – Мельник икнул. – У Гомонова вдова офигенная. Ты заметил? Ты ж видел ее? Интересно, ее кто-нибудь утешит? Наверняка, а? Эх, я бы ее утешил.

Не то чтобы это было выше моих сил, но иногда у меня руки опускались от всего этого.

– Знаешь, почему ментов называют мусорами? – спросил я, и сам же ответил: – Из-за таких, как ты.

Мельник оскорбился.

– Да я же не прямо сейчас! Потом. С перспективой. На будущее.

Девица на Мельника больше не смотрела. Мельник расстроился. Поманил пальцем официантку и приобнял меня за плечи, дыхнув в лицо перегаром.

– Силин, Силин… Вот скажи, Макс. Тебе никогда не кажется, что жизнь мимо проходит? Вот ты молодой. Пришел в ментуру, глаза горят. Впереди вся жизнь. Ты вдыхаешь воздух свободы полной грудью и все такое. А потом… – его пальцы сделали какой-то пируэт. – А потом годы идут все быстрее. А карьера ползет все медленнее. Часики тикают, и вот ты начинаешь все чаще думать об этом. Замечать, как скорость часиков падает. Скорость и завод. Ну, запал.